shingata

Есть у меня дурацкая привычка:оказываясь в непонятной ситуации, иду учиться.

Чтоб не гонять в беспокойной голове тревожные мысли, занимаем ее новым и возможно потенциально пригодным.

Ну и вот, когда опять все в жизни перепуталось и стало неясно где белые, где красные, где Махновцы с интервентами, поступила на факультет когнитивной психологии.

И уже через неделю поняла, что еще неделю назад я была гораздо умнее.

А сейчас по три раза перечитываю каждую страницу, что б понять почему моя Reticular formation саботирует мои же усилия по ее изучению.

И вот это ощущение, что я пенек пеньком, меня настораживает. 

Мне же еще испанский выучить надо.

Зачем-то.

Только я начала входить в ритм, одолела новая напасть.

Philadelphia department of public health, которому подчиняется наш Универ обязал всех студентов и препсостав привиться до какого-то там Октября.

Или предоставить подтвержденный медотвод по медицинским или религиозным соображениям.

Предьявить им мой диагноз синдрома внезапной смерти было бы слишком просто и скучно.

Стала искать религию, к которой можно было бы примкнуть, чтоб как под зонтиком от дождя перестоять.

Ничего удобоваримого не нашла.

Решила создать свою.

The Modern church of Great Pofigizm.

Напечатала и переформатировала в PDF основные принципы, послала в деканат.

Через четыре дня мой отвод был принят.

Попросили только дать юридический адрес головной офис религиозной организации.

Вот теперь размышляю, где зарегистрировать.

Название диктует российские просторы.

Я-ребенок.

Иду с набитым брюшком из ресторана.

В нем-котлетка по-киевски с зеленым маслом, вытекающим на картофельное пюре и капустный салат с брусникой.

Я держу папу за большой палец.

Потому что остальными четырьмя пальцами он держит пластиковый набалдашник с номером, к которому крепится ключ от нашего номера.

В другой руке он несет мое белое пальтишко с набитыми сокровищами карманами и сумку с Крошкой енотом, заботливо вышитым гладью. 

Моя любимая кузина постаралась.

Мы с ней тезки, нас назвали в честь бабушки, которую мы никогда не видели.

Я скучаю по ней. 

Она, наверняка, по мне.

Мы нечасто расставались. 

И я все бы отдала бы сейчас, чтоб повиснув на ее плечах, обнять за шею, когда она крутится перед зеркалом в прихожей, хохоча:»Обратите внимание на мою горжетку. Как она вам?«

Я обожаю играть в  горжетку.

Потому что игра всегда заканчивается одинаково. Она резко наклоняется, я слетаю с ее плеч, она ловит меня в полете и очень крепко прижимает к груди. Так же крепко, как папа. 

Она все делает как мой папа. Хотя у нее есть свой, моего она любит больше.

Потому что он-лучший.

Так уж сложилось. 

Папа мой старше ее на столько же лет, на сколько она старше меня. Он воспитывал ее, она воспитывала меня. Сначала он играл с ней в горжетку, потом она со мной.

И все трое мы не разлей вода. 

Летом мы жили на море. 

Ели живую рыбу из соленой воды. Спали в палатке или под звездами в спальном мешке.

И мне казалось, что так будет всегда. Солнечно, тепло и весело.

Она же пойдет на спад, эта чертова пятая волна?

Я внезапно вспомнила, что живу на острове. Окруженном океаном.

И каждый выходной, проснувшись на два часа позже, чем в будни (больше, чем на час позже нельзя),

намазываюсь солнцезащитным кремом с головы до ног (не приняв душ нельзя),

сажусь за завтрак (с кремом на заднице на стул нельзя),

напившись кофе (такого крепкого кофе нельзя) 

с булочками с изюмом (булочки нельзя)  (изюм кажется тоже нельзя),

и посмотрев прогноз погоды (телевизор смотреть нельзя),

надеваю купальник (в городе в купальнике ходить нельзя),

спускаюсь на лифте (на лифте ездить нельзя),

чтобы поехать на поезде ( рядом с людьми садиться нельзя)

на пляж (на который токийцам нельзя)

а зайдя далеко-предалеко за пляжи, обнаруживаю океан.

И дальше все уже не измеряется категориями «можно или нельзя».

Он просто есть.

И ему пофиг.

Существа могут приходить, уходить, устанавливать свои правила, жить, умирать. 

А он был, есть и будет.

С пеной и крабами, с мочалками водорослей, с медузами, оставляющими кристаллы, разъедающие кожу, с морскими ястребами, пытающими ухватить высунувшуюся из воды рыбу.

Это будет длиться вечно.

А мы не будем.
И это правильно.

Океану от нас пользы нет.

Ну еще каких-нибудь 14 тысяч рассветов, а может 14, хрен знает, когда мы кончимся.

А потому надо расчехлить тент. 

Содрать платье и лечь в воду.

Качаться, закрыв глаза. Целую вечность.

Потом выбраться, опуститься на раскаленный песок. 

О том , что вчера оказывается был всемирный день лени я узнала сегодня.

Но я его провела.

Вчера.

На работу не поехала, а проснувшись, собрала облетевшие за ночь на подушку волосы, полила растения, от жары роняющие листья, в этом мы похожи, и не сделав ни одного глотка воды, двинула в Йокохаму.

Штаб квартира корпорации, на которую я тружусь, располагается в соседней префектуре, а потому медицинский центр, в котором мне предстоит пройти осмотр, находится в ее столице. До Йокохамы  24 минуты на поезде.

Можно было конечно поехать в центр по соседству в Токио, 16 минут на поезде, но поскольку он расположен на самой загруженной станции мира, пропускающей три с половиной миллиона человек за день, то в условиях пика четвертой волны заражений, из всех зол, выбираем меньшее.

Проверка здоровья стоит полторы тысячи долларов. Семьдесят процентов покрывает страховка, которую у меня исправно высчитывают из зарплаты.  Корпорация, пьющая мою кровь, оплачивает около 300 баксов, остальное-я. Но поскольку руками деньги трогать я не люблю, то даже не знаю, сколько. Потом посмотрю на экране компьютера сколько ушло из моей многострадальной зарплаты.

Было интересно, как мед центр справляется с обеспечением безопасности. Все на сравнительно малом пространстве собрались сотня женщин и три десятка персонала.

Меня всегда поражает избыточность. Там, где можно обойтись одним работником, обычно находятся три. 

При каждом враче в каждом кабинете находится одна-две медсестры и девочка на побегушках.

Есть такая практика в медитации, поместить между ликом Светлого и собой врагов или людей, к которым ты недоброжелательно относишься. Чтобы благословение пало на них первых.

Я давно к ней не прибегала. Перестала замечать людей, которые наступают мне на мозоли, и реагировать на них со всей пылкостью южного характера, как я умею. Умела. Дура была.

Появился повод вернуться к этой практике.

У меня долгожданный отпуск. С ограниченной географией.От многообразия незакрытых гештальтов разбегаются глаза.

Как всегда хочется одновременно карабкаться на горы и нырять в морские глубины, причем одновременно и непременно из выставочного зала картинной галереи, не переставая смотреть отложенные на« потом» фильмы, строча на машинке и ваяя новую вазу.

За два дня сходила на четыре виртуальных workshops, купила два обучающих курса.

Чуть было не купила третий, но вовремя прочитала список уже купленных, но до сих пор не открытых курсов. Таблеток мне от жадности, да побольше, побольше.

Потом решила сделать паузу в лихорадочной, с цепи сорвавшейся активности и поехать на море. Недавно обнаружила недалеко от дома станцию линии, ведущей прямо к морю без пересадок . За 46 минут. Это рекорд. Прежний маршрут составлял 56 минут.

Поделилась радостью со своей  Радостью. 

-Представляешь, от дверей нашего дома до пляжа можно добраться меньше, чем за час. На синей линии от станции N.

-Я тебе семь лет о ней говорил. А ты мне отвечала, что тебе недосуг искать какую-то малопопулярную станцию.

-Дура была.

К началу трансляции открытия Олимпиады я не успела, досматривала позже, в новостных лентах. 

Пока шла домой, заметила, что кофейни-читальни, на которые не распространяется ЧП предписание закрытия в 8 вечера, полны народу, никто не спешит к телевизорам. 

Оно и понятно. Ничего от программы открытия не ждут. 

Та обойма продюсеров и режиссеров, что была подобрана в прошлом году, была пущена в расход. 

На их место наняли людей из субкультуры, не особенно пользующейся популярностью и не имеющей веса в обществе. 

Обществе, которое раскололось на тех, кто требовал отмены или переноса Олимпиады на то время, когда это будет иметь смысл и на тех, кому нужно было хоть как-то отбить вложенные средства. 

И если в 2019 году, несмотря на катастрофические экономические потери после тайфуна Хагибис, страна была охвачена энтузиазмом, то в этом... 

Ну не принято в Азии приглашать гостей в дом, где болеют люди. 

Но МОК был неумолим. 

Если Япония откажется от проведения, то неустойки превысят бюджет проведения игр. Вот и получились Игры недоброй воли или Игры из-под неволи. 

У японцев не принято жаловаться на судьбу. 

А мне можно, я японка-то ненастоящая. И меня бесконечно печалит то, во что превратилась классная задумка.

Изначально планировалось проводить все в пределах Токио в радиусе 8 километров.

 И все спортивные сооружения и Олимпийская деревня были построены в пределах города. 

С упором на эргономичность эксплуатации.

По дороге на работу привычно ставлю пальцы левой ноги на эскалатор, растягивая ахиллесово сухожилие, переношу тяжесть на пальцы другой ноги. 

Просыпайся, родной организм, пора функционировать.

Слышу сзади бряцание металла. Оборачиваюсь.

На ступеньки эскалатора сзади становится станционный смотритель со складным инвалидным креслом в руках. Склоняет голову «простите, что побеспокоил вас резким звуком».

Киваю в ответ :«Ничего страшного». 

Упражнение моих ног на сегодня можно считать законченным. Начинаю подниматься по эскалатору.

Кому-то на платформе видимо стало плохо.

Интересно, изменилась ли процедура с наступлением пандемии. Остались ли люди отзывчивы или стали отгораживаться от чужих бед, не желая заразиться.

 На скамье тряпичной куклой сидит женщина. Возле нее стоят пара пассажиров и еще один станционный работник. Служащие, оба в белых перчатках, пересаживают ее на кресло и везут к лифту. Ее лоб покрыт испариной, рука свисает с подлокотника. На лице маска, как и  у всех, на этой станции и за ее пределами.

Она потеряла сознание на платформе.

Оно и не удивительно. Воздух после тайфуна густой и плотный, чистый мармелад. Входишь в него, словно разрезаешь своим телом, как ножом.

В прошлом году в нашем городе от теплового удара погибло около полутора  тысяч человек. Тех, кто родился и вырос в этом климате.

Атмосферная влажность за девяносто процентов не позволяет поту испаряться с поверхности кожи, терморегуляция организма нарушается и человек просто сваривается в собственном соку.

Если ты пригласил человека в гости , а он поставил ножки стула тебе на пальцы ног, то ты их выдернешь поскорее, прежде, чем он на стул сядет и постараешься сгладить неловкость. Подумав:«С кем не бывает».

Потом он вытрет рот скатертью.

«Ну что ж, разница менталитетов«-подумаешь ты оправдательно.

Ест ест суп руками? »Ну, должно быть, у них так принято«.

 А когда он, не встречая ни удивленно поднятых на него глаз, ни словесного »Ты охренел что ли?« щипает украдкой твою жену за задницу, то у тебя это начинает вызывать неприязнь и агрессию.

Впрочем, нет, у тебя не вызывает, ты слишком хорошо воспитан. Традиции гостеприимства-святы. 

Неприязнь и агрессию он вызывает у меня.

У той, что когда-то поставила тебе на пальцы ног стул и ела суп руками. 

Не со зла, по недомыслию. Но сама себя смогла одернуть, потому что ты-мой японский брат, из вежливости делал вид, что ничего не произошло. 

Что ж штатная ситуация:иностранка в Японии.»Ни ступить, ни молвить не умеешь. Насмешишь ты целое царство«.

Но сейчас нашему царству не смешно.

Усилиями всех, в нем живущих, дисциплиной и пониманием, что мы все в одной лодке: ты защищаешь того, кто рядом, а он тебя, нам удалось удерживать ситуацию с этой мировой болячкой под контролем.

Это не просто. В городе с самым большим населением в мире. 

35 миллионов человек ходит по улицам Токио ежедневно. 

14 миллионов укладывается в нем спать каждую ночь, остальные с наступлением сумерек, отъезжают домой  в пригород.

Раз уж зашел разговор о токсичном роде.

В котором все предопределено. И как бы ни старались спасти дерево, корни все равно сгниют.

В моем роду старики в основном дотягивали до девяноста. 

Но что это были «дотягивания», было ясно даже мне-несмышленой тогда.

Жуткие стоны из комнаты одной из моих многочисленных бабушек, перетягивающей тряпицами, смоченными в какой-то травяной жидкости колени, ее горб и речитатив быстрым шепотом на чужом для меня языке, в котором я не могла разобрать ни слова, но чуяла только боль и отчаяние. 

Очевидно было, что она-травница и ведунья несла какую-то непосильную ношу. 

Мне почему-то казалось, что она убила кого-то. Было в ней что-то, что считывалось мной как опасность для меня шестилетней.

Скорее всего своего ребенка, потому что радикальным христианкам непозволительно рожать без брачного венца

Должно быть за это к годам ее жизни добавились годы, которые не довелось прожить убиенному. И эти годы ей не в радость.

Да и горб у нее появился не с рождения. 

Надорвалась ли, оставшись кормить семью в отсутствии мужчин, ушедших на войну. Сама ли на себя накликала делами неправедными, как шептали соседи. Кто смог бы разобрать?

Наши с ней пути пересекались каждое лето, когда мой отец, забирал меня от русской няни Маняши с мягкими руками и вкусно пахнущим фартуком, за который я цеплялась в надежде, что он передумает отсылать меня на два месяца «на фрукты».

Было время, когда в моих карманах болталось несметное количество разного рода открывательных инструментов. 

Сломанные отвертки, гнутые спицы и шпильки для волос, проволочки, коктейльные maddlers, обломки ножей для колки льда и лопаточки для выуживания крабового мяса. К ним в критических ситуациях присоединялись мои тяжелые ботинки, плечи и прочие стенобитные приспособления.

Да и саму себя я в моменты надобы превращала то в фомку медвежатника, то в таран.

Мне необходимо было открыть эту дверь.

А она, то вообще не поддавалась, то приоткрывалась на чуть-чуть, так, чтоб заглянуть было можно, а войти-никак.

И на смарку все мои усилия и владение инструментами.

Но вода камень точит.

Или в моем случае камнем я обточила воду.

Дверь поддалась.

Я так долго находилась снаружи, что когда она наконец открылась, я растерялась «А можно ли и вправду войти? А не станет ли всем сразу ясно, что я-чужая и мне здесь не место?»

И тут уж мой подбородок приподняло Цветаевское :

«Не самозванка-

Я пришла домой.

И не служанка-

Мне не надо хлеба.»

У меня получилось.

А дочь моя даже не хочет пытаться войти.

»Мам, у тебя Стокхольмский синдром. Ты никому не позволяешь с собой так обходиться. А этой стране столько прощаешь. 

Я даже представить не могу, что у кого-то еще может хватить сил и терпения бесконечно приручать это не приручаемое животное. 

Я точно не потяну. Пусть оно остаётся по ту сторону океана. 

Мне здесь напрягаться не надо, а там сплошной заминированный лабиринт. Ходить наощупь, ожидая, когда рванет-явно не мое.