shingata

Я должна запомнить его адрес.

Я вернусь.

Как показала практика в стиле пьесы Нины Садур, необходимо знать все три цифры.

Иначе получится то, что произошло сегодня.

Жмурясь на лампы электрического света, шмыгая носом и утирая рукавом слезящиеся глаза (аллергия на немецкий солнцезащитный крем или сенная лихорадка от лежания на кладбищенской траве меня одолели, не знаю) я вышла на платформу где-то в самой середине задницы мира.

Совершенно не понимая, как работает турникет,  дважды обошла эту богом забытую станцию. У них там на честном слове все держится. Хочешь, пожалуй, проходи бесплатно, никакой электроники.

Найдя, наконец, станционного смотрителя, я попыталась выяснить, в какой части света я нахожусь, и как мне отсюда выбраться. 

Мой телефон давно издох и ничем не может мне пособить.

Смотритель сказал, что мне необходимо сделать четыре пересадки, чтоб попасть домой.

Некоторая ясность меня порадовала.

Последние километры из тех двадцати шести, что я прошла сегодня, я шла не зная, куда иду.

Я вышла на платформу, встала под лампу и почесываясь, стала разглядывать свои ляжки, пытаясь понять почему все живое во мне так чешется. 

Оказалось, что я покрыта семенами чертополоха. У меня порезаны травой лодыжки, множество укусов комаров и отекла подвернутая левая нога. Волосы спутаны, подол платья заправлен в задний карман джинсов, чтоб за него не цеплялись ветки кустов. 

Слушала это и не могла себе представить, что можно вот так с пальцами. 

Они-жизнь моя. Все, что я люблю-в моих пальцах. 

Капельки меда на дедушкиной пасеке или сок вареников с черешней в сметане гораздо вкуснее слизанные с пальца, чем с ложки.

Стежки вышивки, ложащиеся на пяльцах или петли нового шарфа рождаются под моими пальцами.

Холодок клавиш или шуршание страниц книги, перебираемых моими пальцами.

Ими же ощущаемая, нежнее шелка, кожа на румяных щечках моей крошечной, новорожденной сестренки или на внутренней стороне бедер самой красивой из встреченных мной пары ног моей Лихорадки.

Однажды она укусила меня за палец. Не игриво, а всерьез.

Она потеряла работу и надежду на нахождение новой. Ей был выдан волчий билет профнепригодности. Ни в одном издании ее печатать больше не будут. Нечем было платить за съемную квартиру. Родители забрали ее трехлетнюю дочь. Она запаковала все свое имущество в чемодан и устроилась сторожем на кладбище. 

Из нее словно вынули фитиль. Свет в ней погас. Она светилась только отраженным светом и таяла на глазах. Я начинала волноваться, что ситуация становится чем-то похожа на нелюбимый мой отрывок из  Горьковской «Старухи Изергиль», где героиня грела своим телом тающего мальчика, а поутру нашла его мертвым.

Нет, это не наш вариант. Во мне запаса жизни на нас обеих. 

Я пыталась перетащить ее к себе. Она упрямилась. 

«Дарлу я очень люблю.» 

Или не так.

«Дарлу я очень любила.»

Нет, лучше:« Дарлу я буду любить до среды.»

А потом она уедет.

На расстоянии образ даже самых любимых людей тускнеет и стирается.

Прощаясь, обняла ее и сказала, что мне не часто выпадает удовольствие работать вместе с человеком не пугливым, не скрывающих своих мыслей и не лезущим за словом в карман. 

Она рассмеялась и сказала« Ну ты и сама такая, поэтому мы совпали.»

Однополюсно заряженные обычно отталкиваются, а нас вот притянуло.

В моем первом контракте, подписанном на этой земле была строка:«открыто обсуждать все возникающие во время работы проблемы«.

Как жаль, что сейчас, в угоду групповой гармонии, из контрактов ее убрали. Жить было легче, без шушуканья в кулуарах, без политесов и наступания на ногу под столом. 

Дарла-воплощение всего, что меня расстраивает в женщинах : непонятного цвета волосы, постоянно подвергающиеся перекрашиванию, живой кожи почти не видно под татуировками, хотя, надо отдать должное,  отлично сделанными, как иллюстрации в дорогой книге. 

Сомнительного формата и формы балахоны над облегающими ее полноватую фигуру лосинами-татуировки ж надо прятать, иначе пристойной работы не получить, здесь чернила на теле не в чести. 

А под этим всем безобразием замечательная девчонка, горящая желанием жить и развиваться.

Как и Милый, она выросла в Нью Йорке и покрывается зелеными пупырышками, когда возвращаясь, видит во что он превратился.

Произошли две встречи в один день.

Одна-с «тружеником социальной сферы», -как она сама себя назвала. 

Почему-то у этой женщины не растут волосы надо лбом и висках, и выглядит она от этого удручающе странно. 

Я внутренне скукожилась, увидев ее на пороге. 

Не люблю некрасивых зрелых женщин. Кто там, не Коко Шанель ли, сказала, что если ты некрасива в зрелости, то ты-дура?

Она с порога заявила, что воздух в Токио грязен, что ей жарко, что это ненормально, что в конце октября температура стоит 25 градусов,  и еще, что она не говорит по-английски. Я  не смогла удержать поползшие на лоб брови.

 У меня полно-коллег-японок. Какого черта выбрала меня? Выбрала меня, потому что ей показался интересным мой профиль. И прилетела ко мне на прием с острова Хоккайдо.

На минуточку, два часа на самолете?!? Чтоб попасть на прием к человеку, ведущему прием на языке, которого ты не знаешь?

Нет, шесть часов в пути, потому что живет в крохотной деревушке далеко от Саппоро. Два часа руления по заиндевевшему уже тракту. Самолет.  Потом поезд из Нарита, потом автобус. И вот она здесь.

Уже на третьей минуте знакомства я поняла, что она-обалденная, в клочья разрывающая мое представление об японских женщинах ее возраста.

Пианист, музыкальный терапевт, отработавший несколько лет в Эквадоре, Марокко и еще четырех странах Африки. Мы зацепились языками-не разодрать.-Почему не ведешь прием по-японски? Ты же нормально говоришь.— Как-то изначально повелось, что мне легче профессионально выразить себя по-английски.

-Когда я вырасту, я хочу быть тобой, мой дорогой сын.

Спать до обеда. Не вставая смотреть в постели кино. Завтракать печеными с рикотой грушами. 

Неспеша собирать чемодан для завтрашней поездки в Малайзию и Бруней. Потом идти играть в сквош с приятелями. 

После с ними же ужинать, а затем шастать по пивным заведениям. 

Возвращаться заполночь. 

Схрумкивать свежевыпеченую курицу с яблоками и курагой и, посмотрев записанный в твое отсутствие матч по регби, отчаливать в объятия Морфея.

-Ты видишь только то, что хочешь видеть, ма.

И не знаешь, что вчера я открывал кофейню в семь утра, работал в ней до десяти вечера, а потом еще три часа занимался бухгалтерией. На последнем поезде вернулся домой и до четырех работал над написанием диплома.

К сожалению он очень похож на меня.

Середины нет ни в чем. Все по максимуму. 

Живем как-то вдрызг. Работаем до упаду и так же до упаду отдыхаем.

Зато столько всего успевается:

На этой неделе закончу икону. Пурбо сказал, что мой Иисус похож на террориста. Или drug diller.

Прав Пурбо. Столько смертей во имя Христа. И «религия-опиум для народа.»

Вчера сделала третью работу из стекла. Коробочку для складывания карманных салфеток. Их нам постоянно навязывают при выходе из станции, потому они расплодились в ящиках. Надо использовать, но они так непрезентабельно выглядят, закатанные в пластиковую обертку.

Вдохновение запускает тонкие пальцы в шевелюру светлых волос-пружинок, составляющих ее «каре».

Почему все девочки, перешагивая сорокалетний рубеж, остригают волосы?

 Я обожала огромное облако ее волос, едва поспевающее за своей легконогой хозяйкой. Их нещадно драли и утюжили стилисты, пытаясь придать им благородную стройность и прямоту. А мои всегда завивали, следуя  идиотскому, непонятно кем установленному закону: Волнистые волосы у брюнетки и прямые, льющиеся струями-у блондинки.

Она встряхивает кистями, наклоняется к камере компьютера так близко, что я вижу каждую ее ресничку и качает головой:

-Ну, как как я могу под это подписаться? У меня сьемки. Я не могу пропустить целый день. Да, и сама идея мне кажется безумной. Как я буду там выглядеть, ничего в деталях не зная. Только с ее слов: «Приди пожалуйста в суд, засвидетельствуй, что я вменяемая, потому что адвокат моего мужа строит обвинение на моей психической ненормальности.»

-Попробуй поговорить с ней и выяснить. Нельзя же подписываться под тем, чего ты не знаешь. Сегодня же поговори.

-Не могу сегодня. Она идет на «Травиату». 300 евро билет. У нее под ногами земля горит, а она ...’Вы тоже так делали. На последние деньги«. Корчит из себя тебя и меня той поры, когда мы познакомились.

Кажется, что я наконец научилась держать дистанцию и быть aloof,

Как сказал как-то Хен-чан:« Я хотел бы, чтоб лет через десять кто-нибудь спросил, а правда ли, что у нас работал канадец? и никто не смог бы ему с уверенностью ответить.»

Он-единственный иностранец в headquarters. Не заметить шестифутового белокожего и голубоглазого сложно. Но ему удается остаться незамеченным. Я сначала смеялась, а потом задумалась. 

В этом что-то есть.

А может просто мне надоело стукаться лбом во все двери. И окна. И торчать сосной среди рисового поля.

И я избрала похожую тактику. То ли я есть, то ли меня нет. Ничего не делаю для того, чтоб меня заметили. Просто живу себе. И возможно про меня так же скажут : А была ли она? Ведь я не участвовала, не имела, не привлекалась.

Как то сами собой выработались скверные, но очень полезные привычки:

В переписке перестаю отвечать, как только мне становится неинтересно.

Могу на полуслове развернуться и уйти, если беседа перестала меня занимать. 

Перестала дочитывать книги и досматривать фильмы.

Ни в чем себя не напрягаю.

Вместо того, чтоб поддерживать отношения с миллионом приятелей, выбираю себе одного человека и провожу время полной интенсивности с тем, у кого можно научиться. 

Когда напьюсь человеком вдосталь, перехожу к другому.

Сейчас совершенно очарована Кеном. Бывает же так, что нравится в человеке все.

Я в восторге от нового поколения. Слушаю их с открытым ртом. В разы интереснее нас. 

Друзья сына-небожители. Совершенные существа иного строя. 

Возвращаюсь с работы необыкновенно рано, все никак не привыкну к тому, что не среди ночи, а при свете дня.

Кроме этого, новая экономическая реальность не имеет никаких плюсов, нужно начинать вспоминать, как я умела раньше контролировать свои желания, воспитывая детей на одну зарплату. Ведь умела же.

 Потом последовал период, когда совсем разучилась смотреть на ценники. Только на объекты для покупки. Стоимостью легкой жизни было катастрофически длинные рабочие дни.

Хорошо работаешь, хорошо зарабатывается.

Потом  где-то в середине пути смысл потерялся. Зачем так жить, если постоянно слышишь в голове стук колес несущегося поезда и все окружающее превращается в вереницу картинок за стеклом окна поезда. Ни разглядеть, ни остановиться, ни прислушаться, ни почувствовать. Не успеваешь.

Зато можешь позволить себе все, в чем нуждается твоя семья и ты сама. 

Затем закончилась семья. Дети внезапно выросли. Нашли работу. Стали выстраивать свою жизнь.

Потом я умерла. В который раз.

Оживили ловкие руки подоспевшей на мое счастье медсестры.

Открыла глаза. Подивилась своему положению холодного мокрого , окровавленного куска мяса на полу в публичном месте и поняла, что это последняя остановка. Слезай. Поезд дальше не идет. 

Берем тайм аут. Думаем на какое транспортное средство пересаживаемся дальше.

Всегда хотела поучаствовать в кругосветном путешествии.

Металась по городу в поисках оболочки для сосисок.

В местных супермаркетах не нашла.

Милый сначала удивлялся. 

-Никогда не знаю с кем я проснусь поутру. Ложишься с рафинированной эстеткой, просыпаешься, а она подоткнув юбку у плиты чего-то, матерясь  жарит и ногти при этом грызет.

-Не ногти, а заусенцы. Ободрались, а за щипчиками сходить не могу, некогда.

Сходил в супермаркет в мясной отдел.

Его там обожают. А уж когда я с ним прихожу, все, даже из застекленного цеха выходят посмотреть на двух городских дурачков.

Я говорю, что мне сегодня необходимо, а он переводит.

Мое любимое «куриная грудка» и «свиная рулька».

Недостающие в лексиконе слова (процентов 97) милый заменяет языком тела и звуками со скотного двора.

И удивительное дело, понимают. 

Меня, не продвинувшуюся дальше «Хенде хох» , «Гитлер капут» и «Дас из фантастиш» это очень выручает.

Но за сосискиными шкурками он пошел один. 

Как только показал, как он собирается объяснять, цель визита при помощи резиновых изделий для предохранения от нежелательной беременности, так я сразу вспомнила, что у меня на плите кастрюля, требующая пристального внимания.

Сходил. Вернулся. Сказал, что не продаются, но мясник сказал, что подарит. 

-Сколько тебе нужно. 

-Штук двести для начала.

-Ого, ты мне этого не говорила, я думал, на ужин хочешь сосисок сделать. 

-Чем? Пальцем пиханные, как выражается моя минская подружка?

-Я не знал. Он мог бы десяток подарить, а двести, не знаю.

Он сидит в тюрьме уже четвертый месяц.

Говорят, попал в типаж, хорошо вписался.

Ну а кому еще сидеть в немецкой тюрьме? 

Не голубоглазым же блондинам.

Она заполнена смуглыми брюнетами.

В Америке смуглых полицейские отстреливают на улицах, особенно не вникая, за чем они там лезут в карман. Раз полез, значит надо стрелять. 

В Германии не стреляют, просто методично сгребают с улиц по причинам и без.

Роя забрали без причины.

В этом уверены все, кто его знал.

Я познакомилась с ним в Ницце четыре года назад.

Он работал в Арлетт.

Вернее, на день нашего знакомства официально он еще числился, а фактически его уже вышвырнули. 

Поговаривали, что за адвансы в сторону жены владельца Арлетт.

Виновата в адюльтере была она, а вышвырнули этого белозубого, статного, гибкого и сильного кубинца.

За особый талант. Нельзя было находиться в его присутствии и не почувствовать прилив крови к первой чакре.

Его легкость в общении, неумение говорить женщинам ’нет’, искристость и энергия сражала все женское окружение.

Поэтому когда его арестовали, ни у кого не было сомнений, что произошло недоразумение. И его отпустят, как только найдут настоящего виновника смерти Аллочки.

Вот только я теперь почти уверена, что не найдут. Если и пытались его искать, то тропинка привела за облака, а там действуют совсем другие законы.

Я не знаю благословение это или проклятье, но со мной откровенничают незнакомые люди.

Синдром попутчика. Вот оказались мы в этом пространстве в эту минуту, а потом разойдемся и никогда больше не встретимся.